Это, скорее, ответы на вопросы, как люди вообще адаптируются. Вот квинтэссенция:
"До известного предела (существует предел приспособления) человек применительно к обстоятельствам разрабатывает для себя некий образ жизни. С помощью двойного механизма — уклонения от страдания и поисков удовольствия (как плотского, так и вполне духовного), — удовольствия, предлагаемого ему в данных условиях. Толстой показал, как это бывает на войне. Того же порядка — кино, концерты, научные доклады (особенно после того, как полегчало с едой) в блокадном Ленинграде, — когда немцы стояли в пятнадцати километрах и стреляли.
Напрасно люди представляют себе бедственные эпохи прошлого как занятые одними бедствиями. Они состоят и из многого другого — из чего вообще состоит жизнь, хотя и на определенном фоне. Тридцатые годы — это не только труд и страх, но еще и множество талантливых, с волей к реализации, людей, и унаследованных от прошлого, и — еще больше — растормошенных революцией, поднятых на поверхность двадцатыми годами."
Я же хотел подчеркнуть другое. Если мы будем распространять вышеуказанные законы (правильные) без разбора на весь ХХ век, мы мало что поймем. В 30-40-е годы постоянное страдание, катастрофы были повсюду, во всех слоях - голод, войны, репрессии, переселения, но люди, адаптируясь, старались находить что-то позитивное и большинству это удавалось. В период, о котором я писал, страдания тоже были, но чтобы их увидеть, надо было присматриваться. Пропала необходимость в каждодневной адаптации, присущая прошлому времени; это и было счастливое второе "время больших ожиданий". Поэтому утверждение, что люди периода "Покровских ворот" на самом деле постоянно страдают, но стараются не замечать своего страдания, чтобы остаться психологически устойчивыми, будет просто лживым.
no subject
"До известного предела (существует предел приспособления) человек применительно к обстоятельствам разрабатывает для себя некий образ жизни. С помощью двойного механизма — уклонения от страдания и поисков удовольствия (как плотского, так и вполне духовного), — удовольствия, предлагаемого ему в данных условиях. Толстой показал, как это бывает на войне. Того же порядка — кино, концерты, научные доклады (особенно после того, как полегчало с едой) в блокадном Ленинграде, — когда немцы стояли в пятнадцати километрах и стреляли.
Напрасно люди представляют себе бедственные эпохи прошлого как занятые одними бедствиями. Они состоят и из многого другого — из чего вообще состоит жизнь, хотя и на определенном фоне. Тридцатые годы — это не только труд и страх, но еще и множество талантливых, с волей к реализации, людей, и унаследованных от прошлого, и — еще больше — растормошенных революцией, поднятых на поверхность двадцатыми годами."
Я же хотел подчеркнуть другое. Если мы будем распространять вышеуказанные законы (правильные) без разбора на весь ХХ век, мы мало что поймем. В 30-40-е годы постоянное страдание, катастрофы были повсюду, во всех слоях - голод, войны, репрессии, переселения, но люди, адаптируясь, старались находить что-то позитивное и большинству это удавалось. В период, о котором я писал, страдания тоже были, но чтобы их увидеть, надо было присматриваться. Пропала необходимость в каждодневной адаптации, присущая прошлому времени; это и было счастливое второе "время больших ожиданий". Поэтому утверждение, что люди периода "Покровских ворот" на самом деле постоянно страдают, но стараются не замечать своего страдания, чтобы остаться психологически устойчивыми, будет просто лживым.