Мне кажется, здесь очень многое связано с изменением этикета, которому следует автор: писатель, публицист, журналист. До определенного времени действовали установки, сформированные просветительским идеалом: от письменного/печатного текста полагалось ждать, что он даст нам более широкий взгляд на вещи, сообщит то, о чем мы не знали, -- и тем самым поднимет нас над ситуацией, изменит нас внутренне, сделает лучше. Поэтому было затруднительно ждать от автора широко публикуемого текста, что он будет открыто признавать: да, мной движут низменные побуждения, да, мои частные интересы важнее, чем высшие соображения, да, вся мудрость мира в том, чтобы, крикнув другим пассажирам "посадка с той стороны", самому занять лучшие места.

С какого-то очень недавнего момента этикет изменился. Человек пишущий как бы сказал себе: да какое, к чертям собачьим, золотое правило. Я с огромным трудом пробиваюсь к приличной жизни, становлюсь из укладчика шпал тружеником клавиатуры -- мне ли ближний не дороже дальнего? А мы привыкли судить о мире по тем речам, которые ведут люди, худо-бедно владеющие литературным языком. И чувствуем себя... гм, непривычно.

Я думаю, этот культурный сдвиг важнее, чем отмена цензуры и госпропаганды.