![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Было вымысла в избытке.
(Окончание. Прошлые части , здесь , здесь, здесь и здесь.)
В отличие от красивой, но недалекой и нестойкой на некоторые части Катрин Пушкиной, Лавиния Бравур с давних пор получает приз зрительских симпатий. К сожалению, в моей картотеке случился какой-то bug и история семьи Лавинии останется пока без описания. Скажу только, что происходит она из католической семьи. Окуджава в романе связывает ее с Польшей, но, похоже, происходит ее род из Италии.
В книге муж ее, Жадимировский, не производит впечатления злодея, скорее, он нерешительный, слабовольный человек, любящий свою малолетнюю жену и весьма о ней заботящийся. Так ли это было, сказать трудно, потому что когда развернулись те отвязные события, верить заинтересованым лицам можно только с очень большой осторожностью.
Лавиния, очевидно, была действительно отменно хороша собой. Вот как о ней вспоминает А.И. Соколова:
В бытность мою в Смольном монастыре, в числе моих подруг по классу была некто Лопатина, к которой в дни посещения родных изредка приезжала ее дальняя родственница, замечательная красавица, Лавиния Жадимировская, урожденная Бравур. Мы все ею любовались, да и не мы одни. Ею, как мы тогда слышали,- а великосветские слухи до нас доходили и немало нас интересовали,- любовался весь Петербурга.
Рассказы самой Лопатиной нас еще сильнее заинтересовали, и мы всегда в дни приезда молодой красавицы чуть не группами собирались взглянуть на нее и полюбоваться ее характерной, чисто южной красотой.
Жадимировская была совершенная брюнетка, с жгучими глазами креолки и правильным лицом, как бы резцом скульптора выточенным из бледно-желтого мрамора.
Всего интереснее было то, что, по рассказам Лопатиной, Лавиния с детства была необыкновенно дурна собой; это приводило ее родителей в такое отчаяние, что мать почти возненавидела ни в чем неповинную девочку, и ее во время приемов тщательно прятали от гостей.
Вообще, в то время в высшем кругу, к которому принадлежало семейство Бравуров, не принято было не только вывозить, но даже и показывать молодых девушек до момента их выезда в свет, и в силу этого никого из тех, кто знал, что в семье растет дочь, не могло удивить ее постоянное отсутствие в приемных комнатах отца и матери.
Между тем девочка подрастала и настолько выравнивалась, что к 14-ти годам была уже совсем хорошенькая, а к 16-ти обещала сделаться совершенной красавицей.
В этом именно возрасте Лавинию в первый раз взяли в театр в день оперного спектакля, и то исключительное внимание, какое было вызвано ее появлением в ложи, было принято наивной девочкой за выражение порицания по поводу ее безобразия и вызвало ее горькие слезы...
В тот же вечер все объяснилось... Тщеславная и легкомысленная мамаша поняла, что красота ее дочери отныне будет предметом ее гордости, и Лавиния начала появляться на балах, всюду приводя всех в восторг своей незаурядной красотой.
Когда ей минуло 18 лет, за нее посватался богач Жадимировский, человек с прекрасной репутацией, без ума влюбившийся в молодую красавицу.
Приданого он не потребовал никакого, что тоже вошло в расчет Бравуров, дела которых были не в особенно блестящем положении,- и свадьба была скоро и блестяще отпразднована, после чего молодые отправились в заграничное путешествие.
По возвращении в Петербург Жадимировские открыли богатый и очень оживленный салон, сделавшийся средоточием самого избранного общества.
В те времена дворянство ежегодно давало парадный бал в честь царской фамилии, которая никогда не отказывалась почтить этот бал своим присутствием.
На одном из таких балов красавица Лавиния обратила на себя внимание императора Николая Павловича, и об этой царской "милости", по обыкновению, доведено было до сведения самой героини царского каприза.
Лавиния оскорбилась и отвечала бесповоротным и по тогдашнему времени даже резким отказом.
Император поморщился... и промолчал.
Он к отказам не особенно привык, но мирился с ними, когда находил им достаточное "оправдание".
Прошло два или три года, и Петербург был взволнован скандальной новостью о побеге одной из героинь зимнего великосветского сезона, красавицы Лавинии Жадимировской, бросившей мужа, чтобы бежать с князем Трубецким, человеком уже не молодым и вовсе не красивым, жившим после смерти жены вместе с маленькой дочерью, которую он, по слухам, готовился отдать в институт.
Побег был устроен очень осторожно и умело, никто ни о чем не догадывался до последней минуты, и когда беглецы были, по расчетам, уже далеко, муж из письма, оставленного ему женой, узнал, куда и с кем она бежала.
Дело это наделало много шума, и о нем доложено было государю.
Тут только император Николай в первый раз сознательно вспомнил о своей бывшей неудаче, и, примирившись в то время с отказом жены, не пожелавшей изменить мужу, не мог и не хотел примириться с тем, что ему предпочли другого, да еще человека не моложе его годами и во всем ему уступавшего.
Он приказал немедленно пустить в ход все средства к тому, чтобы разыскать и догнать беглецов, и отдал строгий приказ обо всем, что откроется по этому поводу, немедленно ему доносить.
В то время не было еще ни телеграфов, ни железных дорога. Осложнялся этим побег, но значительно осложнялась, конечно, и погоня...
Волновался, впрочем, только государь... Сам Жадимировский оставался совершенно покойным, и ни к кому из властей не обращался...
Дознано было, что беглецы направились в Одессу. Туда же поскакали и фельдъегеря с строжайшим приказом "догнать" беглецов во что бы то ни стало...
Понятно было, что они на пароходе ускользнуть за границу, и в таком случай на выдачу их надежды не было...
Такой выдачи мог требовать только муж, а он упорно молчал...
Фельдъегеря скакали день и ночь; но не зевали и беглецы, которые, кроме того, имели еще и несколько дней аванса.
В Одессу, как и следовало ожидать, Трубецкой с Лавинией прибыли раньше своих преследователей, успели запастись билетами на пароход и схвачены были уже на трапе, поднимаясь на палубу парохода...
Оба, в силу распоряжения из Петербурга, были тут же арестованы и под конвоем препровождены обратно в Петербурга.
К государю был немедленно отправлен нарочный, который, по словам современной скандальной хроники, получил крупную награду.
Одновременно уведомлен был о поимке жены и Жадимировский, который, однако, не только не выразил никакого восторга по этому поводу, а, напротив, довольно смело заметил, что он ни с каким ходатайством о подобной поимке никуда не входил.
По прошествии нескольких дней привезены были и сами беглецы, при чем Жадимировский лично выехал навстречу жене и спокойно отправился с ней к себе домой.
На косвенно предложенный ему вопрос о том, какого возмездия он желает, Жадимировский ответил просьбой о выдаче ему с женой заграничного паспорта и тотчас же уехал вместе с нею, к великому огорчению всех охотников до крупных и громких скандалов, не обнаружив не только никаких особенно враждебных намерений по адресу жены, но, напротив, сохраняя с ней самые корректные и дружелюбные отношения...
Как мы видим, рогоносный супруг вел себя совершенно спокойно, даже, я бы сказал, с достоинством. Скажем прямо, не каждый из нас, оказавшись (не дай Бог) на его месте, проявил бы такую выдержку.
Зато когда пойманных влюбленных повели на правеж, Жадимировскому досталось от них по полной программе. Влюбленные стали благородно выгораживать друг друга и поносить со страшной силой обокраденного мужа.
В.Н. Балязин пишет:
В начале июля Л.В.Дубельт, допросив Лавинию Александровну Жадимировскую, установил, что бежала она из-за "дурного с нею обращения мужа, которое доходило до того, что он запирал ее и приказывал прислуге не выпускать ее из дома. Ей 18 лет, и искренности ее показания, кажется, можно верить, ибо она совершенный ребенок",- добавлял Дубельт.
Когда же наступила очередь Трубецкого, то он ответил о мотивах содеянного им так: "Я решился на сей поступок, тронутый жалким и несчастным положением этой женщины. Знавши ее еще девицей, я был свидетелем всех мучений, которые она претерпела в краткой своей жизни. Мужа еще до свадьбы она ненавидела и ни за что не хотела выходить за него замуж.
...
Долго она боролась, и ни увещевания, ни угрозы, ни даже побои не могли ее на то склонить. И она только тогда дала свое согласие, когда он уверил ее, что женится на ней, имея только в виду спасти ее от невыносимого положения, в котором она находилась у себя в семействе, и когда он дал ей честное слово не иметь с ней никаких других связей и сношений, как только братских. На таком основании семейная жизнь не могла быть счастливой. С первого дня их свадьбы у них пошли несогласия, споры и ссоры. Она ему и всем твердила, что он ей противен и что она имеет к нему отвращение. Наконец, дошло до того, что сами сознавались лицам, даже совершенно посторонним, что жить вместе не могут. Нынешней весной уехал он в Ригу, чтобы получить наследство, и был в отсутствии около месяца. По возвращении своем узнал он через людей, что мы имели с нею свидания. Это привело его в бешенство, и, вместо того чтобы отомстить обиду на мне, он обратил всю злобу свою на слабую женщину, зная, что она беззащитна. Дом свой он запер и никого не стал принимать. В городе говорили, что он обходится с нею весьма жестоко, бьет даже и что она никого не видит, кроме его родных, которые поносят ее самыми скверными и площадными ругательствами.
Я сознаюсь, что тогда у меня возродилась мысль увезти ее от него за границу... Вскоре после сего узнал я, что он своим жестоким обращением довел ее почти до сумасшествия, что она страдает и больна, что он имеет какие-то злые помышления. В это самое время я получил от нее письмо, в котором она мне описывает свое точно ужасное положение, просит спасти ее, пишет, что мать и все родные бросили ее и что она убеждена, что муж имеет намерение или свести ее с ума, или уморить."
...
А Лавиния Александровна, полностью подтвердив все, что сказал Сергей Трубецкой, засвидетельствовала и то, что не он ей, а она ему предложила совершить побег и что причиной этого поступка была ее любовь к Трубецкому и ненависть к собственному мужу.
Поскольку г-на Жадимировского никто допрашивать не собирался и его мнением никто не интересовался, пришлось ему навеки остаться в роли монстра и душителя свободы. Практический совет тут такой – обманутые мужья, пишите мемуары.
Судьба Лавинии началась таинственно и закончилась таинственно. После смерти Сергея, Лавиния, жившая в его доме под видом экономки, тотчас же покинула имение. Через месяц она уехала за границу и, вроде бы, стала монахиней в одном из католических монастырей. По другой версии, она не ушла в монастырь, а вышла замуж сначала за графа Сухтелена, а после его смерти - за некоего итальянского маркиза, имя которого осталось неизвестным.
В отличие от красивой, но недалекой и нестойкой на некоторые части Катрин Пушкиной, Лавиния Бравур с давних пор получает приз зрительских симпатий. К сожалению, в моей картотеке случился какой-то bug и история семьи Лавинии останется пока без описания. Скажу только, что происходит она из католической семьи. Окуджава в романе связывает ее с Польшей, но, похоже, происходит ее род из Италии.
В книге муж ее, Жадимировский, не производит впечатления злодея, скорее, он нерешительный, слабовольный человек, любящий свою малолетнюю жену и весьма о ней заботящийся. Так ли это было, сказать трудно, потому что когда развернулись те отвязные события, верить заинтересованым лицам можно только с очень большой осторожностью.
Лавиния, очевидно, была действительно отменно хороша собой. Вот как о ней вспоминает А.И. Соколова:
В бытность мою в Смольном монастыре, в числе моих подруг по классу была некто Лопатина, к которой в дни посещения родных изредка приезжала ее дальняя родственница, замечательная красавица, Лавиния Жадимировская, урожденная Бравур. Мы все ею любовались, да и не мы одни. Ею, как мы тогда слышали,- а великосветские слухи до нас доходили и немало нас интересовали,- любовался весь Петербурга.
Рассказы самой Лопатиной нас еще сильнее заинтересовали, и мы всегда в дни приезда молодой красавицы чуть не группами собирались взглянуть на нее и полюбоваться ее характерной, чисто южной красотой.
Жадимировская была совершенная брюнетка, с жгучими глазами креолки и правильным лицом, как бы резцом скульптора выточенным из бледно-желтого мрамора.
Всего интереснее было то, что, по рассказам Лопатиной, Лавиния с детства была необыкновенно дурна собой; это приводило ее родителей в такое отчаяние, что мать почти возненавидела ни в чем неповинную девочку, и ее во время приемов тщательно прятали от гостей.
Вообще, в то время в высшем кругу, к которому принадлежало семейство Бравуров, не принято было не только вывозить, но даже и показывать молодых девушек до момента их выезда в свет, и в силу этого никого из тех, кто знал, что в семье растет дочь, не могло удивить ее постоянное отсутствие в приемных комнатах отца и матери.
Между тем девочка подрастала и настолько выравнивалась, что к 14-ти годам была уже совсем хорошенькая, а к 16-ти обещала сделаться совершенной красавицей.
В этом именно возрасте Лавинию в первый раз взяли в театр в день оперного спектакля, и то исключительное внимание, какое было вызвано ее появлением в ложи, было принято наивной девочкой за выражение порицания по поводу ее безобразия и вызвало ее горькие слезы...
В тот же вечер все объяснилось... Тщеславная и легкомысленная мамаша поняла, что красота ее дочери отныне будет предметом ее гордости, и Лавиния начала появляться на балах, всюду приводя всех в восторг своей незаурядной красотой.
Когда ей минуло 18 лет, за нее посватался богач Жадимировский, человек с прекрасной репутацией, без ума влюбившийся в молодую красавицу.
Приданого он не потребовал никакого, что тоже вошло в расчет Бравуров, дела которых были не в особенно блестящем положении,- и свадьба была скоро и блестяще отпразднована, после чего молодые отправились в заграничное путешествие.
По возвращении в Петербург Жадимировские открыли богатый и очень оживленный салон, сделавшийся средоточием самого избранного общества.
В те времена дворянство ежегодно давало парадный бал в честь царской фамилии, которая никогда не отказывалась почтить этот бал своим присутствием.
На одном из таких балов красавица Лавиния обратила на себя внимание императора Николая Павловича, и об этой царской "милости", по обыкновению, доведено было до сведения самой героини царского каприза.
Лавиния оскорбилась и отвечала бесповоротным и по тогдашнему времени даже резким отказом.
Император поморщился... и промолчал.
Он к отказам не особенно привык, но мирился с ними, когда находил им достаточное "оправдание".
Прошло два или три года, и Петербург был взволнован скандальной новостью о побеге одной из героинь зимнего великосветского сезона, красавицы Лавинии Жадимировской, бросившей мужа, чтобы бежать с князем Трубецким, человеком уже не молодым и вовсе не красивым, жившим после смерти жены вместе с маленькой дочерью, которую он, по слухам, готовился отдать в институт.
Побег был устроен очень осторожно и умело, никто ни о чем не догадывался до последней минуты, и когда беглецы были, по расчетам, уже далеко, муж из письма, оставленного ему женой, узнал, куда и с кем она бежала.
Дело это наделало много шума, и о нем доложено было государю.
Тут только император Николай в первый раз сознательно вспомнил о своей бывшей неудаче, и, примирившись в то время с отказом жены, не пожелавшей изменить мужу, не мог и не хотел примириться с тем, что ему предпочли другого, да еще человека не моложе его годами и во всем ему уступавшего.
Он приказал немедленно пустить в ход все средства к тому, чтобы разыскать и догнать беглецов, и отдал строгий приказ обо всем, что откроется по этому поводу, немедленно ему доносить.
В то время не было еще ни телеграфов, ни железных дорога. Осложнялся этим побег, но значительно осложнялась, конечно, и погоня...
Волновался, впрочем, только государь... Сам Жадимировский оставался совершенно покойным, и ни к кому из властей не обращался...
Дознано было, что беглецы направились в Одессу. Туда же поскакали и фельдъегеря с строжайшим приказом "догнать" беглецов во что бы то ни стало...
Понятно было, что они на пароходе ускользнуть за границу, и в таком случай на выдачу их надежды не было...
Такой выдачи мог требовать только муж, а он упорно молчал...
Фельдъегеря скакали день и ночь; но не зевали и беглецы, которые, кроме того, имели еще и несколько дней аванса.
В Одессу, как и следовало ожидать, Трубецкой с Лавинией прибыли раньше своих преследователей, успели запастись билетами на пароход и схвачены были уже на трапе, поднимаясь на палубу парохода...
Оба, в силу распоряжения из Петербурга, были тут же арестованы и под конвоем препровождены обратно в Петербурга.
К государю был немедленно отправлен нарочный, который, по словам современной скандальной хроники, получил крупную награду.
Одновременно уведомлен был о поимке жены и Жадимировский, который, однако, не только не выразил никакого восторга по этому поводу, а, напротив, довольно смело заметил, что он ни с каким ходатайством о подобной поимке никуда не входил.
По прошествии нескольких дней привезены были и сами беглецы, при чем Жадимировский лично выехал навстречу жене и спокойно отправился с ней к себе домой.
На косвенно предложенный ему вопрос о том, какого возмездия он желает, Жадимировский ответил просьбой о выдаче ему с женой заграничного паспорта и тотчас же уехал вместе с нею, к великому огорчению всех охотников до крупных и громких скандалов, не обнаружив не только никаких особенно враждебных намерений по адресу жены, но, напротив, сохраняя с ней самые корректные и дружелюбные отношения...
Как мы видим, рогоносный супруг вел себя совершенно спокойно, даже, я бы сказал, с достоинством. Скажем прямо, не каждый из нас, оказавшись (не дай Бог) на его месте, проявил бы такую выдержку.
Зато когда пойманных влюбленных повели на правеж, Жадимировскому досталось от них по полной программе. Влюбленные стали благородно выгораживать друг друга и поносить со страшной силой обокраденного мужа.
В.Н. Балязин пишет:
В начале июля Л.В.Дубельт, допросив Лавинию Александровну Жадимировскую, установил, что бежала она из-за "дурного с нею обращения мужа, которое доходило до того, что он запирал ее и приказывал прислуге не выпускать ее из дома. Ей 18 лет, и искренности ее показания, кажется, можно верить, ибо она совершенный ребенок",- добавлял Дубельт.
Когда же наступила очередь Трубецкого, то он ответил о мотивах содеянного им так: "Я решился на сей поступок, тронутый жалким и несчастным положением этой женщины. Знавши ее еще девицей, я был свидетелем всех мучений, которые она претерпела в краткой своей жизни. Мужа еще до свадьбы она ненавидела и ни за что не хотела выходить за него замуж.
...
Долго она боролась, и ни увещевания, ни угрозы, ни даже побои не могли ее на то склонить. И она только тогда дала свое согласие, когда он уверил ее, что женится на ней, имея только в виду спасти ее от невыносимого положения, в котором она находилась у себя в семействе, и когда он дал ей честное слово не иметь с ней никаких других связей и сношений, как только братских. На таком основании семейная жизнь не могла быть счастливой. С первого дня их свадьбы у них пошли несогласия, споры и ссоры. Она ему и всем твердила, что он ей противен и что она имеет к нему отвращение. Наконец, дошло до того, что сами сознавались лицам, даже совершенно посторонним, что жить вместе не могут. Нынешней весной уехал он в Ригу, чтобы получить наследство, и был в отсутствии около месяца. По возвращении своем узнал он через людей, что мы имели с нею свидания. Это привело его в бешенство, и, вместо того чтобы отомстить обиду на мне, он обратил всю злобу свою на слабую женщину, зная, что она беззащитна. Дом свой он запер и никого не стал принимать. В городе говорили, что он обходится с нею весьма жестоко, бьет даже и что она никого не видит, кроме его родных, которые поносят ее самыми скверными и площадными ругательствами.
Я сознаюсь, что тогда у меня возродилась мысль увезти ее от него за границу... Вскоре после сего узнал я, что он своим жестоким обращением довел ее почти до сумасшествия, что она страдает и больна, что он имеет какие-то злые помышления. В это самое время я получил от нее письмо, в котором она мне описывает свое точно ужасное положение, просит спасти ее, пишет, что мать и все родные бросили ее и что она убеждена, что муж имеет намерение или свести ее с ума, или уморить."
...
А Лавиния Александровна, полностью подтвердив все, что сказал Сергей Трубецкой, засвидетельствовала и то, что не он ей, а она ему предложила совершить побег и что причиной этого поступка была ее любовь к Трубецкому и ненависть к собственному мужу.
Поскольку г-на Жадимировского никто допрашивать не собирался и его мнением никто не интересовался, пришлось ему навеки остаться в роли монстра и душителя свободы. Практический совет тут такой – обманутые мужья, пишите мемуары.
Судьба Лавинии началась таинственно и закончилась таинственно. После смерти Сергея, Лавиния, жившая в его доме под видом экономки, тотчас же покинула имение. Через месяц она уехала за границу и, вроде бы, стала монахиней в одном из католических монастырей. По другой версии, она не ушла в монастырь, а вышла замуж сначала за графа Сухтелена, а после его смерти - за некоего итальянского маркиза, имя которого осталось неизвестным.
no subject
no subject
Весь пафос моего длинного описания и был направлен на то, чтобы выразить удивление, как это Окуджава взял описывать невнятный, а, возможно, и банальный роман, и прошел мимо такого цимеса, который был совсем рядом.
no subject
(Anonymous) 2008-09-16 03:22 pm (UTC)(link)А вообще, интересно получилось. Спасибо.
no subject
no subject
no subject
Писать, может быть, еще буду, если повод найдется.
У меня было еще немного на такие темы, вот нашел
http://users.livejournal.com/vba_/11326.html
no subject
no subject
no subject
no subject
Ко мне часто заходят жесткие критики, не допускающие...
no subject
И еще раз-спасибо!
no subject
К сожалению, как я писал, не работает моя генеалогическая база данных, я не могу проверить, что известно. У Окуджавы да, Бравура, вымысел то или нет, не знаю. Иностранные фамилии тогда видоизменяли безжалостно. А, вот что, надо посмотреть по адресной книге, сегодня дома гляну, если не забуду. Во всяком случае, одна семья Бравур тогда в Петербурге жила, это я видел в одном справочнике. Но адресная книга лучше, я просто раньше не сообразил.
требуем продолжения!
Или я что-то пропустила?
Re: требуем продолжения!
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject