![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
Вчера все (и я, в том числе) потешались над идиотским цирком "Наших", когда они приперлись в нарядах солдат Отечественной войны защищать честь страны в виде шенгенских виз http://drugoi.livejournal.com/2499581.html. При всем при том, полагая, конечно, организаторов этой психушки полными отморозками, я бы не стал поносить самих ребятишек. Ну сами посудите, предложили пацанам и девочкам потусоваться на патриотическом маскараде, да еще за это заплатить. Отказаться-то не просто!
Я вспоминаю себя в их возрасте. В какие только сомнительные предприятия мы не вляпывались! Вот послушайте, примерчик.
В студенческое время шустрил я на киностудии им. Горького, что от меня неподалеку. И деньги, хоть небольшие, да и интересно. Однажды весной открылась маза перекинуться на Останкинский телецентр, там шла съемка первомайского Голубого Огонька, нужна была массовка. Платили неплохо, но желательно было работать в две смены с 11 до 23 (тем хуже для лекций). Там, в огоньковской группе болталась какая-то бабенка, сказавшаяся Инессой, с прической "девятый вал" и непродуманным маникюром. Однажды она меня отловила в холле около съемочного павильона. При этом быстро тасовала в руках какие-то папочки, записные книжки и реестры, а в глазах был туман.
-Есть работа, - конфиденциально сказала она, обволакивая взглядом свою непонятную бухгалтерию.
Я доверчиво, как за мамину юбку, уцепился за эту фразу. Во-первых, ее папки действовали очень убедительно, как генеральские погоны на мундире брачного афериста. Во-вторых, мне почему-то казалось, что это именно Инесса в свое время навела меня из киностудии на Останкино.
-У нас площадки – обалдеть. Зал "Россия", ЦДКЖ, Лужники...
Все эти "площадки" она перечисляла, мурлыкая как булгаковская Гелла на сцене Варьете, когда демонстрировала парижские товары.
После моего энергичного согласия, выяснилось, что работа есть уже послезавтра, когда съемки на ТВ уже кончатся. Инесса набросала мне адрес, где-то у метро "Динамо", ведомственный клуб. Быть в 17 часов. Придти со служебного входа, найти некую Х.
- Может быть, я еще знакомую туда приведу? - обнаглел я.
- Можно и знакомую, - великодушно разрешила Инесса.
- Как одеваться? Костюмное, что-то дадут или в своем?
- В своем. Что-нибудь поприличнее.
В назначенный час мы явлились в клуб. Х. оказалась пышноволосой с голубизной блондинкой, имевшей физиономию одновременно фарфоровую и пролетарскую, а также надрывно-митинговый голос. Похожа она была на Мальвину, втянувшую невинных кукол в партию и только что шлепнувшую Карабаса-Барабаса из наградного маузера прямо у стенки с нарисованным очагом.
- Скорее, скорее, - затопотала она по маленькой комнатке. – Все уже там. Уже начинается.
- Что начинается?
- Все начинается. Слова выучили?
На этой фразе сердце мое сделало сладкий удар. "Со словами". Это минимум 11 руб. 50 коп. за смену, треть повышенной стипендии.
-Понимаете, нам еще слов не дали, сказали, что здесь...
Х. выпалила что-то невежливое и сунула нам листочки. Я прочел:
Родины просторы, горы и долины,
В серебро одетый зимний лес грустит.
Едут новоселы по земле целинной,
Песня молодая далеко летит.
Ой ты, зима морозная,
Ноченька яснозвездная!
Скоро ли я увижу
Мою любимую в степном краю?
...
- Да, вот еще, - вдруг поймала какую-то мысль Мальвина. – "Мою любимую" для девушки не пойдет. Девушка пусть поет "мово любимого".
- Поет???!!
- Побежали, побежали, на сцену, - закричала Мальвина.
И мы побежали. Как во сне.
Следующий эпизод этого сумасшедшего забега состоялся уже на сцене. Выяснилось, что я стою перед большим залом среди какого-то разновозрастного сброда, правда, прилично одетого, как и я. Ничего похожего на съемочную площадку, ни дигов, ни кабелей, ни группы. Я настолько одурел от неожиданности, что даже не понял, много ли зрителей в зале. Мне только хотелось сообразить, куда я попал и кто все эти люди на сцене.
В этот момент откуда-то грянула музыка, и люди вокруг меня заорали:
"Родины просторы, горы и долины..."
Я стоял, молча озираясь. На как бы я ни был одуревшим, уже на третьем такте я понял, что в этом дурдоме самый идиотский вид именно у меня, молча хлопающего глазами в центре сцены. Зрители в зале, как мне показалось, смотрели на меня, скорее, с болезненным сочувствием. Тогда, подобрав, на мой взгляд, подходящий момент, я таким же противным голосом, как и у остальных, громко завыл:
Ой ты, зима морозная,
Ноченька яснозвездная!
Скоро ли я увижу
Мою любимую в степном краю?
Правду говорят, что песня облегчает душу. Стало сразу, как-то, не так муторно. Слова, кстати, я знал, эту песню часто гоняли по радио.
Но когда отгремел этот хит, встреченный ласковыми аплодисментами, люди на сцене остались в тех же позах и полились звуки новой песни примерно такого же разлива, я понял - не будет никаких 11 руб. 50 коп., никаких съемок. Это просто какой-то очередной партийный, комсомольский, профсоюзный, областной, я не знаю, но шабаш, который райком, горком, обком, я не знаю, но должен был украсить каким-то фуфлом в виде песен и парадов. Я тогда был приличным 19-летним юношей и не знал нынешних терминов (а тогдашние термины я уже забыл). Но, говоря теперешним языком, это было элементарное циничное наебалово, разводка.
Оставаться здесь больше было нельзя, хоть я и представлял себе, что Мальвина бдительно стоит где-то за кулисами, держа нас на мушке своего наградного маузера. Мы дезертировали тихо, по-холопски, в соответствии с советскими традициями не прекословить блоку коммунистов и беспартийных. Имей я другое, не советское воспитание, может быть, я бы специально разыскал Мальвину в клубных коридорах, чтобы засунуть этот наградной маузер вместе с мушкой ей в жопу. И провернуть.
Но я был обычный мальчик СССР девятнадцати лет.
Я вспоминаю себя в их возрасте. В какие только сомнительные предприятия мы не вляпывались! Вот послушайте, примерчик.
В студенческое время шустрил я на киностудии им. Горького, что от меня неподалеку. И деньги, хоть небольшие, да и интересно. Однажды весной открылась маза перекинуться на Останкинский телецентр, там шла съемка первомайского Голубого Огонька, нужна была массовка. Платили неплохо, но желательно было работать в две смены с 11 до 23 (тем хуже для лекций). Там, в огоньковской группе болталась какая-то бабенка, сказавшаяся Инессой, с прической "девятый вал" и непродуманным маникюром. Однажды она меня отловила в холле около съемочного павильона. При этом быстро тасовала в руках какие-то папочки, записные книжки и реестры, а в глазах был туман.
-Есть работа, - конфиденциально сказала она, обволакивая взглядом свою непонятную бухгалтерию.
Я доверчиво, как за мамину юбку, уцепился за эту фразу. Во-первых, ее папки действовали очень убедительно, как генеральские погоны на мундире брачного афериста. Во-вторых, мне почему-то казалось, что это именно Инесса в свое время навела меня из киностудии на Останкино.
-У нас площадки – обалдеть. Зал "Россия", ЦДКЖ, Лужники...
Все эти "площадки" она перечисляла, мурлыкая как булгаковская Гелла на сцене Варьете, когда демонстрировала парижские товары.
После моего энергичного согласия, выяснилось, что работа есть уже послезавтра, когда съемки на ТВ уже кончатся. Инесса набросала мне адрес, где-то у метро "Динамо", ведомственный клуб. Быть в 17 часов. Придти со служебного входа, найти некую Х.
- Может быть, я еще знакомую туда приведу? - обнаглел я.
- Можно и знакомую, - великодушно разрешила Инесса.
- Как одеваться? Костюмное, что-то дадут или в своем?
- В своем. Что-нибудь поприличнее.
В назначенный час мы явлились в клуб. Х. оказалась пышноволосой с голубизной блондинкой, имевшей физиономию одновременно фарфоровую и пролетарскую, а также надрывно-митинговый голос. Похожа она была на Мальвину, втянувшую невинных кукол в партию и только что шлепнувшую Карабаса-Барабаса из наградного маузера прямо у стенки с нарисованным очагом.
- Скорее, скорее, - затопотала она по маленькой комнатке. – Все уже там. Уже начинается.
- Что начинается?
- Все начинается. Слова выучили?
На этой фразе сердце мое сделало сладкий удар. "Со словами". Это минимум 11 руб. 50 коп. за смену, треть повышенной стипендии.
-Понимаете, нам еще слов не дали, сказали, что здесь...
Х. выпалила что-то невежливое и сунула нам листочки. Я прочел:
Родины просторы, горы и долины,
В серебро одетый зимний лес грустит.
Едут новоселы по земле целинной,
Песня молодая далеко летит.
Ой ты, зима морозная,
Ноченька яснозвездная!
Скоро ли я увижу
Мою любимую в степном краю?
...
- Да, вот еще, - вдруг поймала какую-то мысль Мальвина. – "Мою любимую" для девушки не пойдет. Девушка пусть поет "мово любимого".
- Поет???!!
- Побежали, побежали, на сцену, - закричала Мальвина.
И мы побежали. Как во сне.
Следующий эпизод этого сумасшедшего забега состоялся уже на сцене. Выяснилось, что я стою перед большим залом среди какого-то разновозрастного сброда, правда, прилично одетого, как и я. Ничего похожего на съемочную площадку, ни дигов, ни кабелей, ни группы. Я настолько одурел от неожиданности, что даже не понял, много ли зрителей в зале. Мне только хотелось сообразить, куда я попал и кто все эти люди на сцене.
В этот момент откуда-то грянула музыка, и люди вокруг меня заорали:
"Родины просторы, горы и долины..."
Я стоял, молча озираясь. На как бы я ни был одуревшим, уже на третьем такте я понял, что в этом дурдоме самый идиотский вид именно у меня, молча хлопающего глазами в центре сцены. Зрители в зале, как мне показалось, смотрели на меня, скорее, с болезненным сочувствием. Тогда, подобрав, на мой взгляд, подходящий момент, я таким же противным голосом, как и у остальных, громко завыл:
Ой ты, зима морозная,
Ноченька яснозвездная!
Скоро ли я увижу
Мою любимую в степном краю?
Правду говорят, что песня облегчает душу. Стало сразу, как-то, не так муторно. Слова, кстати, я знал, эту песню часто гоняли по радио.
Но когда отгремел этот хит, встреченный ласковыми аплодисментами, люди на сцене остались в тех же позах и полились звуки новой песни примерно такого же разлива, я понял - не будет никаких 11 руб. 50 коп., никаких съемок. Это просто какой-то очередной партийный, комсомольский, профсоюзный, областной, я не знаю, но шабаш, который райком, горком, обком, я не знаю, но должен был украсить каким-то фуфлом в виде песен и парадов. Я тогда был приличным 19-летним юношей и не знал нынешних терминов (а тогдашние термины я уже забыл). Но, говоря теперешним языком, это было элементарное циничное наебалово, разводка.
Оставаться здесь больше было нельзя, хоть я и представлял себе, что Мальвина бдительно стоит где-то за кулисами, держа нас на мушке своего наградного маузера. Мы дезертировали тихо, по-холопски, в соответствии с советскими традициями не прекословить блоку коммунистов и беспартийных. Имей я другое, не советское воспитание, может быть, я бы специально разыскал Мальвину в клубных коридорах, чтобы засунуть этот наградной маузер вместе с мушкой ей в жопу. И провернуть.
Но я был обычный мальчик СССР девятнадцати лет.